На даче и около 

Эдуард Бернгардт: Борис Викторович, ваш дачный поселок, кажется, академический?

Борис Викторович Раушенбах: Когда кончилась война, финны обязаны были заплатить репарации по мирному договору. Наше правительство решило получать репарации не деньгами, а "прéдметами". В частности, финны должны были поставить четыре поселка сборных дач. Строили их военнопленные немцы.

Так что дачи эти были целиком результатом победоносной войны. Три из поселков под Москвой – наш Абрамцевский, Луцино и Мозженка. И один под Ленинградом – Комарово.

Когда они были построены, Сталина спросили: "А дальше что?" И он, Великий и Мудрый, сказал: "Отдать Академии наук!" Тогда их заселили академики, особо отличившиеся во время войны. Здесь была дача Комарова, президента Академии наук, у Келдыша дача была.

Вера Михайловна Раушенбах: По мере того как академики умирали, там стали жить наследники. А когда наследники хотели продавать, это можно было делать только в системе Академии. Поэтому так дешево – 10 тысяч. Другое дело, что у нас их не было.

Борис Викторович: Мы купили у наследников академика Крылова, математика. Они жили в Киеве, эта дача им, конечно, не нужна была. И теперь мы можем держать здесь двоих котов. А так где бы мы их держали? Этот больной сейчас, что-то съел, хмурый ходит. А это Филя – умница наш. Лежит с важным видом.

Вера Михайловна: Дачу здесь можно было купить только академику либо членкору. Его как раз выбрали в членкоры. За нее просили 10 тысяч. У нас их не было, но мы как-то собрали.

Борис Викторович: В те годы такая дача стоила 30-40 тысяч, как нам объясняли.

Бернгардт: Рассказывая об университетских годах Оберта, Вы в своей книге о нем упоминаете Давида Гильберта, как последнего математика, "обнимавшего" всю математику.

Борис Викторович: Да, это так.

Бернгардт: А ведь здесь в поселке жил Иван Матвеевич Виноградов?

Борис Викторович: Да, я был с ним хорошо знаком. Но Иван Матвеевич не был таким математиком. Он занимался только теорией чисел.

Бернгардт: Но ведь это не какая-нибудь новая отрасль, где результаты "лежат" на поверхности. Там все задачи "убойные", столетиями не решаемые!

Борис Викторович: Да, он этим занимался и, более того, в молодости доказал какие-то великие теоремы, в которых я ничего не понимаю. Я даже помню газеты 20-х годов, в которых мальчишкой читал, что молодой математик Виноградов доказал что-то такое, чего раньше никто не знал. Но ведь это только теория чисел, а не вся математика!

А Гильберт обнимал всю математику. Более того, он видел ее дальнейшее развитие. Видел, что математика двинется дальше (вся математика – геометрия, алгебра, анализ и прочее) путем решения таких-то проблем. Десять, если не ошибаюсь, проблем, которые были названы проблемами Гильберта и известны всем историкам математики. Эти проблемы решались до последнего времени, еще недавно не все из них были решены. На такое был способен только математик выдающегося класса. После него таких уже не было.

Дело в том, что математика быстро разрастается – не только вглубь, но и вширь. Появляются все новые разделы, потому что математики все выдумывают из головы. Они начинают разрабатывать какой-то вопрос, разрабатывают его, разрабатывают, потом доходят до такого момента, когда человеческие мозги уже все не охватывают. Тогда они это бросают и начинают разрабатывать что-нибудь другое. В начале все идет хорошо, потом они опять доходят до такого момента и останавливаются.

Так вот, Гильберт все это видел, прекрасно понимал и выделил узловые проблемы, которые определят развитие математики в ближайшие сто лет, грубо говоря. И это оказалось правдой. То есть он не только хорошо знал математику, но и чувствовал ее дух, ее сущность.

Бернгардт: А каким математическим аппаратом Вы пользовались, когда занимались своими техническими разработками?

Борис Викторович: Очень простым – на уровне XVIII-XIX веков.

Бернгардт: Какие-нибудь дифференциальные уравнения?

Борис Викторович: Да, не более того. А в технике большего и не надо. Никакой современной математики там не было.

Бернгардт: Так Вы были хорошо знакомы с академиком Виноградовым?

Борис Викторович: Мы были с ним близкими друзьями, я бы так сказал. Надо сказать, что он был ученым предыдущего поколения. При этом я считаю, что он был на голову выше меня по уровню внутри науки. Кроме того, он являлся председателем правления нашего дачного поселка. Формально числился и был очень горд этим обстоятельством.

На самом деле он там ничего не делал, а я был его заместителем и фактически делал все. И все знали, что если я пойду к нему с докладом, то он подпишет, а если другие (смеется) – то нет. Это первое. Второе: он был очень рад, что я не еврей. Он был совершенно патологический антисемит, терпеть не мог евреев. А в математике много евреев, как и в науке вообще. Он собирал вокруг себя только антисемитов. Я – немец, а это (ухмыляется), понимаете ли, "марка" для антисемитов. Так что он меня очень любил.

Хотя когда я появился в поселке, для наших поселковых антисемитов возникла проблема: кто я – еврей или немец? Но они довольно быстро вычислили, что немец, после чего признали (смеется), что я достоин их общества.

Вера Михайловна: Виноградов ни о чем больше говорить не мог.

Бернгардт: Кроме математики?

Борис Викторович: Кроме математики и евреев. Вот его две темы.

Вера Михайловна: Как-то мы зашли к нему, Борису Викторовичу надо было какие-то бумаги подписать. Он страшно обрадовался, что появился новый объект, и пошло, и пошло. Ни о чем другом он в принципе не мог говорить.

Бернгардт: Но ведь он увлекался альпинизмом.

Борис Викторович: Когда мы с ним познакомились, это был уже очень пожилой человек. Но говорили, что в молодости он был хорошим альпинистом.

Вера Михайловна: А вообще он очень трудно жил – один, с сестрой примерно его возраста.

Борис Викторович: Он не имел никогда жены и был человеком со странностями.

Вера Михайловна: У нас был управляющий поселком – Николай Федорович. Время от времени Иван Матвеевич вызывал его. Они сидели вдвоем с сестрой и тоскливо смотрели, как на столе лежал кровавый кусок мяса: "Николай Федорович, что нам с ним делать?" Николай Федорович брал это мясо и что-нибудь готовил. Они с сестрой были совершенно беспомощны в смысле хозяйства, но никакой домохозяйки у них не было.

Борис Викторович: И Николай Федорович готовил им от случая к случаю...

Вера Михайловна: Из уважения. В общем-то, Иван Матвеевич был человек хороший. Но когда он заболел, некому было за ним ухаживать, не было ни приличного постельного белья, ничего. Да, умирал он тяжело... Хотя денег у него было много. Он никуда их не тратил и все завещал институту – и дачу, и свои сбережения, и квартиру.

Бернгардт: Умер он, если я не ошибаюсь, в 92 года.

Вера Михайловна: Да, что-то около этого.

Борис Викторович: А кто там сейчас, в его даче?

Вера Михайловна: Сначала был Марчук, президент Академии наук СССР. Начал было там перестраивать, а потом тоже продал кому-то. Сейчас у нас тут много посторонних. Раньше можно было только в системе Академии продавать, а теперь (машет рукой)... Мы как-то еще держимся. И продавать не хотим, и сдавать. Семья у нас большая – дочери с семьями, крутимся сами.

Бернгардт: Когда Виноградов умер, был некролог в "Известиях" на последней странице, в одну колонку. А сразу под некрологом, в этой же колонке, напечатали коротенькую юмористическую заметку. Выглядело это так: в начале – академик Виноградов в траурной рамке, а в конце – фраза: "Это ж надо такому случиться!"

Борис Викторович: Полное отсутствие такта!

Бернгардт: Мне тогда показалось, что это отместка за... "патологию". Уж слишком явно это бросалось в глаза, чтобы можно было не заметить такой "ляп" при верстке номера.

Вера Михайловна: Вполне возможно.

Бернгардт: А еще кто у Вас здесь в друзьях ходил?

Борис Викторович: В каком-то смысле друзьями были Михаил Клавдиевич Тихонравов с женой.

Вера Михайловна: Жена его работала у Королева еще до войны, когда Королев не был Королевым. Потом Старк.

Когда зимой мы приезжали сюда на субботу-воскресенье, то топили маленький домик и шли к Тихонравовым, они жили здесь постоянно. Пили чай и "ля-ля тополя" – кто о чем. На другой неделе мы шли к Старкам. А когда мы от них возвращались, у нас уже было 7-10 градусов тепла. Ложились спать, и когда утром просыпались, то было 22.

Бернгардт: Старк – это английская фамилия?

Борис Викторович: Шотландская, откуда-то оттуда.

Вера Михайловна: Старк Сергей Борисович. Сейчас-то его уже нет в живых. Он был профессором Института стали, потом там преподавал его сын, потом внук.