Дела семейные

Эдуард Бернгардт: Вера Михайловна, Вы ведь носите фамилию Раушенбах?

Вера Михайловна Раушенбах: Да, и за это я имела массу "удовольствий". Если бы я не была Раушенбах, было бы проще жить.

В университете на факультете, где я училась, получали повышенные стипендии за хорошую успеваемость, как на грех, студенты с фамилиями Мец, Штекли, Левинсон, Раушенбах, Мерперт и так далее. Кроме евреев, там затесались я и Штекли – немец, которого потом посадили. Так что это всегда было чревато всякими неприятностями. Ну и, естественно, на работе, чуть что: "Как, немецкая фамилия?!" Каждый раз объясняй. В общем, веселого было мало.

Я, конечно, жалела, что мы такую фамилию выбрали. Это мама Бориса Викторовича виновата. Когда мы пришли в ЗАГС, я хотела свою фамилию оставить. Независимо ни от чего, просто считала, что у меня достаточно хорошая фамилия. Но его мама сказала: "Ну как это может быть, чтобы у мужа и жены были разные фамилии?" Мне неудобно было спорить со своей свекровью – вот так и получилось, что у меня эта фамилия.

Борис Викторович Раушенбах: Ну и я тебе то же самое говорил: "Ты должна со мной считаться!" – как-то так.

Вера Михайловна (смеясь): А с кем мне еще, как не с тобой, считаться?! Ты-то ладно, а вот со свекровью действительно надо было считаться.

Бернгардт: Она приезжала из Питера на свадьбу?

Борис Викторович: На нашу свадьбу приехали обе мамы: одна – с Украины, другая – из Питера.

Вера Михайловна: У меня отца не было, и у него отец умер. Так что только наши мамы и были на свадьбе.

Бернгардт: А как вы вообще познакомились?

Борис Викторович: Мне ее привезли.

Вера Михайловна: Это была очень интересная история. Я воспитывалась у дяди – Якова Павловича Иванченко, брата моего отца. Он занимал очень крупный пост, какое-то время возглавлял всю трубную промышленность Советского Союза и жил в Харькове. Там я окончила 10 классов, но учиться меня послали в Москву. А у дяди, так как он занимал высокий пост, была квартира и в Москве. Небольшая трехкомнатная квартира в самом центре, на Петровке.

Надо сказать, что все старые большевики были великими филантропами, каждый считал своим долгом всем помогать. Дядя, например, воспитывал не только меня и мою двоюродную сестру, но и совершенно постороннюю девочку, потому что у ее матери не было мужа. Моя тетка, которую немцы потом расстреляли в Харькове, тоже воспитывала какую-то девочку. Эта девочка училась в Москве, и одну комнату в квартире дяди занимала она.

А квартира была расположена так – одна изолированная комната и две смежные. В этих смежных комнатах жила я. Но когда после смерти Орджоникидзе дядя с отчетом приехал в Москву, в Наркомат тяжелой промышленности, который после Орджоникидзе возглавил Межлаук (он потом был расстрелян), то дядю арестовали прямо в кабинете наркома.

На следующую ночь ко мне явились соответствующие лица делать обыск. Потребовали (усмехается) у меня оружие. А мне было 17 лет. Сделали обыск. Ничего, конечно, не нашли, однако эти две комнаты опечатали, а в третьей жила воспитанница моей тети. Она сказала, что к нам никакого отношения не имеет и вообще тут ни при чем. Ее не тронули, и эту комнату ей оставили. А для меня остались ванная, там я спала, и кухня, где я занималась.

В институте запретили со мной разговаривать, пытались исключить из комсомола. Было уже постановление бюро – исключить. На факультете я была самая младшая, а все парни вернулись из армии и были уже, по сути, взрослыми. Они начали топать ногами и кричать, и меня не исключили. Общее собрание отменило постановление бюро. Но тем не менее, сами понимаете, мне было очень "весело".

Спустя месяц – было 17 июня, я это очень хорошо запомнила – приехала машина, на ней какой-то майор НКВД с рабочими. Распечатали комнаты, загрузили все мои вещи, и он мне говорит:

– Куда Вас везти?

– Некуда.

– Как некуда? У Вас какие-то родственники есть в Москве?

– Нет никого, потому что я с Украины.

– А знакомые?

– Знакомым запретили со мной разговаривать!

Он уехал, я сижу на кухне. Часа через два приезжает:

– Ну, пойдемте!

Сели мы в "эмку" и едем.

– А почему Вы не спросите, куда я Вас везу?

– Мне все равно. Мне некуда!..

Привез. Успенский переулок (есть такой недалеко от Ленкома), 4-комнатная квартира, и в одну из комнат меня сгрузили – всю мебель в разобранном виде. Оставил мне документы: "Живите здесь! Вот документы на прописку. Все, как полагается. Если захотите выйти замуж, выходите. Можете мужа прописать, пожалуйста. Но никого из Ваших родственников!"

Я осталась с этой разобранной мебелью. Подходит какой-то молодой человек, который жил в одной из комнат, и говорит:

– Я женат, поэтому, пожалуйста, не обращайте на меня внимания!

– Да нужны Вы мне, как рыбке – зонтик!

– Вот придет Борька с работы, пусть он за Вами ухаживает!

Вскоре пришел Борис Викторович, они вдвоем собрали мне мебель, все расставили, и стала я там жить.

Выяснилось, что эта квартира принадлежала Софье Михайловне Авербах, которая была родной сестрой Якова Михайловича Свердлова, а ее дочь была замужем за Ягодой. Ягоду посадили, а Софью Михайловну выслали как тещу.

Борис Викторович: Дом этот до сих пор существует, там сейчас посольство какой-то африканской страны (Посольство Республики Бенин – прим. авт.). Успенский переулок, дом 4а. Там церковь Успения, поэтому переулок так назвали. Эта церковь до сих пор стоит. Во времена атеизма она не действовала, не знаю, как сейчас (Действующий храм Успения Пресвятой Богородицы в Путинках – прим. авт.).

Вера Михайловна: Это небольшой 2-этажный дом, который построили для себя какие-то нэпманы. На первом этаже две квартиры и на втором – две. Шикарные квартиры с двумя входами – черный, через кухню, и официальный, через парадное. Большой роскошный зал с камином. Из него выход на кухню и в коридор, где были двери в туалет, ванную и в мою комнату. В зал выходили еще две комнаты. Одну снимали Борис Викторович с приятелем, а вторую занимала семья, в которой было всего-навсего 12 детей.

Бернгардт: Сколько же их там приходилось на квадратный метр?

Борис Викторович: Формально им дали две комнаты. Проходная также считалась их комнатой, но жить там было невозможно.

Вера Михайловна: Это был 37-й год, а в 41-м мы с ним поженились.

Бернгардт: Можно сказать, Борис Викторович, что НКВД обеспечил Вас невестой?

Вера Михайловна: С доставкой на дом!

Борис Викторович: Я (улыбается) сказал, чтобы мне жена была доставлена на дом на автомашине, со всем имуществом. Мне не надо было ухаживать за ней, ничего не надо было делать. Ну что тут скажешь? Сильно упростил НКВД мою жизнь. Если бы всем жен привозили, да еще с имуществом, как бы хорошо было, правда?!

Вера Михайловна: Мы поженились. Нет, чтобы еще подождать, и ничего бы тогда не было. 24 мая поженились, а 22 июня началась война.

Борис Викторович: Просто, когда Гитлер узнал, что мы поженились, он понял – пора!

Вера Михайловна: На нашей свадьбе мы пили одно шампанское.

Борис Викторович: Да, это было здорово! Всем, кто хотел к нам прийти, я сказал: "На свадьбу никаких подарков не приносите (мы же все были голодранцы), но все должны принести шампанское. Ни водки, ни сухого вина у нас не будет, только шампанское". А еще сказал так: "Шампанское, купленное в разных местах, одно после другого не пьется, будет невкусно. Нужно, чтобы оно было одной партии, одного завоза, одного дня выпуска и так далее. Поэтому собирайте деньги и покупайте все сообща".

Они купили дикое количество шампанского, и мы все его выпили. Это все я придумал, не Вера Михайловна. Она бы никогда не догадалась!

Ох (смеется), и влетит мне, чувствую, сегодня вечером за это интервью!

Бернгардт: Чтоб жизнь медом не казалась... Вера Михайловна, получив немецкую фамилию, Вы для окружающих фактически стали немкой – кто там будет разбираться, русская Вы по паспорту или нет. На еврейку Вы не похожи, значит – немка.

Вера Михайловна: Да.

Бернгардт: Практически Вы прочувствовали на себе все то же, что и немцы.

Борис Викторович: Но в паспорте у нее стояло, что она русская.

Вера Михайловна: Все равно от этого легче не было. Один раз только я попользовалась этой фамилией в положительном смысле слова – когда училась в университете на истфаке. Шла мимо консерватории, а навстречу мне профессор Редер, он у нас лекции читал по истории Древней Греции и Рима. Я с ним поздоровалась и говорю (я не сдала ему курсовую работу): "Вы знаете, профессор, я..." Он: "Помню, помню, как же, как же. Ваша фамилия Раушенбах, это значит "журчащий ручей" – краси-и-ивая фамилия. Давайте Вашу зачетку". И (смеется) тут же мне зачет поставил.

Борис Викторович: Значит, немец был. Проявил солидарность.

Вера Михайловна: Когда дочь выходила замуж, она не хотела менять фамилию. А Борис Викторович настоял: "Бери фамилию мужа, пусть у тебя будет русская фамилия!"

Борис Викторович: Правильно! Они русские, живут в России.

Вера Михайловна: Моя бы воля, я бы сохранила фамилию Раушенбах.

Борис Викторович: Нет. Потом еще посадят за эту фамилию. Не надо, я уже это все проходил. У нас все возможно в нашей Богоспасаемой Отчизне, поэтому я считаю, что береженого Бог бережет.

Вера Михайловна: А меня не уберег! Я бы была с украинской фамилией – и не имела никаких неприятностей.

Борис Викторович (улыбаясь): Да! Имела бы одни радости.

Вера Михайловна (смеясь): Только один зачет за нее и получила. А потом? Господи, вернулся – получал мало, я – вообще гроши (сами знаете, как музеи оплачивались), дети маленькие, нянька. В середине комнаты у нас висел абажур, и когда была мелочь, мы ее туда бросали. А в конце месяца мы ее оттуда выуживали, потому что нам на хлеб не хватало, на одной овсянке жили. Причем не на геркулесе (его тогда не было), а на обычной овсянке.

Борис Викторович: Хорошая была каша.

Вера Михайловна: Няньке надо было заплатить, маме он должен был послать, мы всегда ей посылали. Так что мы очень бедно жили.

А когда он только вернулся из трудармии, то в метро, поднимаясь на эскалаторе, сзади приставлял портфель или книжку, потому что брюки у него все были штопаны-перештопаны – других-то не было.

Борис Викторович: Я занимал такую красивую позу (изображает), задумчивую. И (дружный хохот) – портфель сзади.

Бернгардт: Прекрасный пример тому, что из всякого положения можно найти достойный выход.

Вера Михайловна: Конечно. Мы и не унывали, не жаловались. Наоборот, у нас всегда было весело, и друзья у нас были веселые.

Один Марк Галлай чего стоил, они с Борисом Викторовичем учились вместе в институте. Летчик-испытатель, потом стал писателем. Человек необыкновенно остроумный, веселый. Жалко – умер недавно. Последний твой одногруппник?..

Борис Викторович: Да, последний. Наша студенческая группа кончилась...

В общем, довольно весело прошла жизнь. Я вот, например, вообще себе не представляю, как бы это я жил в деревне. Каждый день пахал, сеял, пахал, сеял... И ничего не происходит – не сажают, не высылают, не награждают, не наказывают. Ничего. Этого у меня не должно было быть. Я все испытал. И вверх и вниз летал очень высоко – ух-ух!

Вера Михайловна: Раз – по шее!

Борис Викторович: Раз – еще куда-нибудь поддадут, и я лечу вверх ногами. Плюхаюсь где-то, а там, оказывается, кисель...